Аня из Зеленых Мезонинов - Страница 96

— Миссис Линд, вы ведь не думаете… неужели вы думаете, что Мэтью… Мэтью… — Аня не могла вымолвить страшного слова; она почувствовала слабость и побледнела.

— Да, детка, боюсь, что так. Посмотри на его лицо. Если бы тебе приходилось видеть это выражение так часто, как мне, ты знала бы, что оно означает.

Аня взглянула на неподвижное лицо и увидела на нем печать Смерти.

Прибывший доктор сказал, что смерть была мгновенной и, вероятно, безболезненной; скорее всего, она была вызвана каким-то неожиданным потрясением. Причину этого потрясения обнаружили в газете, которую держал Мэтью, той самой, что Мартин привез с почты в то утро. В газете было сообщение о банкротстве банка Эбби.

Печальная новость быстро облетела Авонлею, и весь день многочисленные друзья и соседи приходили в Зеленые Мезонины отдать дань уважения мертвому и выразить сочувствие живым. Впервые робкий, тихий Мэтью Касберт оказался в центре внимания; белое величие смерти опустилось на него и увенчало его чело.

Когда мирная ночь мягко сошла на Зеленые Мезонины, старый дом был тих и спокоен. В гостиной в гробу лежал Мэтью; длинные седые волосы обрамляли его безмятежное лицо, на котором была чуть заметна добрая улыбка, как будто он всего лишь спал и видел приятные сны. Вокруг него были цветы… душистые старомодные цветы, которые некогда посадила на ферме его мать, приехавшая сюда вскоре после замужества, и к которым Мэтью всегда питал тайную, безмолвную привязанность. Аня собрала их и принесла умершему; страдальческие, без слез глаза горели на ее бледном лице. Это было последнее, что она могла сделать для него.

Мистер и миссис Барри и миссис Линд остались с ними в эту ночь. Диана, зашедшая в мезонин, где Аня стояла у окна, сказала нежно:

— Аня, дорогая, ты не хочешь, чтобы я осталась с тобой на ночь?

— Спасибо, Диана. — Аня серьезно взглянула в лицо подруге. — Я надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что хочу быть одна. Я не боюсь. Я ни минуты не была одна, с тех пор как это случилось… и теперь я хочу побыть одна. Я хочу помолчать и попытаться понять это. Я не могу этого понять. То мне кажется, что Мэтью не мог умереть, то — что он умер уже давно и с тех пор у меня эта ужасная тупая боль.

Диана не совсем поняла ее. Страстное отчаяние Мариллы, сметающее бурным потоком все границы природной сдержанности и долголетней привычки, она могла понять лучше, чем Анино страдание без слез. Но она послушно ушла, оставив Аню один на один с ее первым в жизни горем.

Аня надеялась, что в одиночестве придут слезы. Ей казалось ужасным, что она не может пролить ни слезы о Мэтью, которого так любила и который был так добр к ней, о Мэтью, который шел с ней вместе вчера вечером на закате, а теперь лежал в тускло освещенной комнате внизу с этим ужасным спокойствием на челе. Но сначала слезы не приходили, даже когда она опустилась в темноте у окна на колени и прочла молитву, глядя на звезды над холмами… никаких слез, только та же ужасная тупая боль, которая не переставала мучить ее, пока она не заснула, измученная горем и волнениями этого дня.

Ночью она проснулась. Кругом была тишина и темнота, и воспоминания дня нахлынули на нее, словно волна горя. Она видела лицо Мэтью, когда он улыбнулся, расставаясь с ней у ворот накануне вечером, и слышала его голос; "Моя девочка… моя девочка, которой я горжусь". Тогда пришли слезы, и Аня горько зарыдала. Марилла услышала и тихо вошла в комнату, чтобы утешить ее.

— Ну-ну… не плачь так, дорогая. Его не вернешь. Не надо… так плакать. Я знала сама, что не надо, но не могла удержаться. Он всегда был хорошим, добрым братом… но… воля Божья…

— Ах, позвольте мне плакать, Марилла, — рыдала Аня. — Слезы легче, чем эта тупая боль. Останьтесь со мной ненадолго, обнимите меня, вот так… Я не могла остаться с Дианой… она и милая, и добрая, и ласковая… но это не ее горе… она вне его, и она не может помочь мне. Это наше горе… ваше и мое. О, Марилла, как мы будем жить без него?

— Мы с тобой есть друг у друга, Аня. Не знаю, что я делала бы, если бы тебя не было… если бы ты никогда не появилась здесь… Ах, Аня, я знаю, что была порой и строгой, и требовательной к тебе… но ты не должна думать, что я не любила тебя так же глубоко, как любил тебя Мэтью. Я хочу сказать тебе об этом сейчас, когда могу найти слова. Мне всегда было нелегко открыть сердце, но в такие минуты это легче. Я люблю тебя так же сильно, как если бы ты была моей плотью и кровью. Ты стала мне радостью и утешением с тех самых пор, как приехала в Зеленые Мезонины.

Два дня спустя Мэтью Касберта вынесли за порог его родного дома иунесли от полей, которые он пахал, и садов, которые он любил, и деревьев, которые он посадил. А Авонлея вернулась к своему прежнему спокойствию, и даже в Зеленых Мезонинах все постепенно вошло в привычную колею и работа выполнялась так же правильно и размеренно, как прежде, хотя и оставалось болезненное чувство невосполнимой утраты. Ане, прежде не знакомой с горем, было грустно, что это должно быть так — что они могут жить по-старому, хотя Мэтью уже нет. Она испытала что-то вроде стыда и угрызений совести, когда обнаружила, что восход солнца и бледно-розовые бутоны, раскрывающиеся в саду, по-прежнему приводят ее в восторг, что ей приятно, когда приходит Диана, и что веселые слова Дианы заставляют ее улыбаться и смеяться — короче, что прекрасный мир цветения, любви и дружбы не утратил ничего из своей способности пленять ее воображение и волновать ее сердце, что жизнь по-прежнему зовет ее тысячью настойчивых голосов.