— Я хорошо извинилась, правда? — спросила она с гордостью, когда они зашагали к дому. — Я подумала, что раз уж мне придется это сделать, то нужно сделать как следует.
— Ты сделала все как следует; все в порядке, — признала Марилла. Она снова с ужасом обнаружила, что при воспоминании об этом извинении ей хочется смеяться. У нее было неловкое чувство, что ей следовало бы отчитать Аню за то, что та так хорошо извинялась. Но это было просто смешно! Она успокоила свою совесть, сказав сурово:
— Я надеюсь, у тебя не будет больше случая прибегать к таким извинениям. Я надеюсь, впредь ты постараешься владеть собой, Аня.
— Это совсем не было бы трудно, если бы люди не издевались над моей внешностью, — сказала Аня со вздохом. — Я не сержусь ни из-за чего другого, но я так устала от того, что издеваются над моими волосами, что сразу вскипаю. Как вы думаете, мои волосы и вправду станут красивого каштанового цвета, когда я вырасту?
— Ты не должна так много думать о своей внешности, Аня. Боюсь, что ты слишком тщеславная девочка.
— Как я могу быть тщеславной, если я некрасивая? — возразила Аня. — Я люблю все красивое и терпеть не могу, когда посмотришь в зеркало и видишь что-то совсем некрасивое. Мне так грустно от этого… так же грустно, как когда я смотрю на любую безобразную вещь. Я ее жалею, потому что она некрасивая.
— Красив тот, кто красиво поступает, — процитировала Марилла.
— Мне это уже говорили, но я в этом сомневаюсь, — скептически заметила Аня, нюхая свои нарциссы. — Ах, какие эти цветы душистые! Как это мило, что миссис Линд мне их подарила. У меня теперь совсем нет к ней враждебного чувства. Такое прелестное, приятное чувство, когда извинишься и тебя простят, правда?.. Какие звезды сегодня яркие! Если бы вы могли жить на звезде, какую бы вы выбрали? Я — вон ту, большую и яркую, над тем темным холмом.
— Аня, помолчи, — сказала Марилла, чувствуя, что совершенно измотана попытками уследить за полетом Аниных мыслей.
Аня не сказала больше ни слова, пока они не ступили на тропинку, ведущую к их дому от большой дороги. Легкий шаловливый ветерок, весь пропитанный пряным ароматом молодых обрызганных росой папоротников, подул им навстречу. Вдали между теней деревьев виднелся приветливый свет, лившийся из окна кухни Зеленых Мезонинов. Аня неожиданно прижалась к Марилле и всунула свою ручку в ее загрубелую ладонь.
— Как это чудесно — возвращаться домой и знать, что это твой дом, — сказала она. — Я уже люблю Зеленые Мезонины, а ведь я никогда прежде не любила ни одного места. Ни одно не казалось мне моим домом. Ах, Марилла, я так счастлива. Я могла бы молиться прямо сейчас, и это совсем не показалось бы мне трудным.
Какое-то теплое и приятное чувство наполнило сердце Мариллы, когда маленькая худенькая ручка легла в ее ладонь, — быть может, это было чувство материнства, которого она была лишена. Сама его непривычность и сладость обеспокоили ее. Она поспешила привести свои чувства в обычное состояние, перейдя к внушению морали.
— Если ты будешь хорошей девочкой, Аня, ты всегда будешь счастлива. И ты не должна думать, будто это трудно — читать молитву.
— Читать молитву — это не совсем то же самое, что молиться, — сказала Аня задумчиво. — Но я хочу вообразить, что я ветер, который гуляет там, в вершинах деревьев. Когда я устану от деревьев, я воображу, что я легко порхаю внизу, среди папоротников… а потом полечу в сад миссис Линд и заставлю все цветы танцевать… а потом я одним порывом пронесусь над клеверным лугом… а потом я буду дуть на Озеро Сверкающих Вод и превращу всё его в маленькие блестящие волны. О, в ветре так много простора для воображения! Я больше уже не буду говорить, Марилла.
— Слава Тебе, Господи, — выдохнула Марилла с искренним облегчением.
— Ну как? Тебе они нравятся? — спросила Марилла.
Аня стояла в комнате в мезонине, серьезно глядя на три новых платья, разложенных на кровати. Одно было из полосатого полотна табачного цвета. Материал выглядел так практично, что прошлым летом Марилла соблазнилась и купила его у разносчика. Другое было из сатина в черную и белую клеточку, который она купила зимой на дешевой распродаже; и еще одно — из жесткого ситца некрасивого голубого оттенка, который она купила на прошлой неделе в магазине в Кармоди.
Марилла сшила их сама, все три одинаково — прямая юбка, прямой лиф и рукава, такие же прямые, как лиф и юбка, и к тому же до невозможности узкие.
— Я буду воображать, что они мне нравятся, — сказала Аня спокойно.
— Я не хочу, чтобы ты это воображала, — возразила Марилла обиженно. — Я вижу, что платья тебе не нравятся! Но почему? Ведь они аккуратно сшиты, чистые, новые!
— Да.
— Тогда почему они тебе не нравятся?
— Они… они некрасивые, — сказала Аня неохотно.
— Некрасивые! — фыркнула Марилла. — Я не ломала себе голову над тем, чтобы придумывать тебе красивые платья. Я не собираюсь тешить твое тщеславие, Аня, прямо тебе говорю. Эти платья хорошие, скромные, практичные, без всяких там рюшей и оборок, и их тебе вполне хватит на это лето. Коричневое и голубое будешь носить в школу, когда начнутся занятия, а клетчатое — в церковь и воскресную школу. Надеюсь, ты будешь аккуратна и постараешься их не рвать и не пачкать. И мне кажется, что тебе следовало бы быть благодарной за то, что ты получила такие платья вместо своего старого, из которого давно выросла.
— О, я очень благодарна, — запротестовала Аня. — Но я была бы гораздо благодарнее, если бы… если бы вы сделали хоть одно из них с буфами на рукавах. Рукава с буфами — это сейчас так модно. Я испытала бы такую дрожь наслаждения, Марилла, если бы только надела платье с буфами на рукавах.